Самолет
Sun, Sep. 25th, 2005, 09:54 pm
– …Молодец. Верни пятихатку.
Я открыл глаза. В двадцати сантиметрах перед моим лицом, как почерневшие фурункулы на подернутой патиной морщин коже потолка торчали две камеры видеонаблюдения. С обеих сторон от камер располагались кнопки с загадочной нумерацией. Вокруг было приглушенно темно и прозрачно тихо. Где-то вдали, в минорном адажио, неназойливо шумел водопад. Удобное кресло – придвинуто вплотную к стене. Справа – маленькое овальное зеркало. Боковое зрение выхватывало свободное пространство слева. Поворачивать голову я опасался.
– Ну ты и спать!
Голос показался мне смутно знакомым. Я попытался развернуть голову в сторону источника звука. Вам когда-нибудь доводилось слышать, как кричат страусы при попытке исполнения классического испуга на асфальтированной дороге? Я исполнил этот взвизг всеми фибрами души. Шея затекла, голова отвратительно набухла неизбывной тяжестью прожитых лет. Даже попытка пошевелить ступнями ног казалась необдуманной авантюрой. Я смежил веки.
– Эй, Герой Борисыч! Я вот тут тебе пива заказал.
Шея внезапно отослала в мозг минимум сто тысяч сигналов согласия на поворот. Я осторожно приоткрыл глаза. Прозрение настигло меня приятной истомой.
Я в самолете.
Лечу.
В… в… куда-то.
Слева – прекрасный призрак, обещавший только что похмельному человеку глоток пива. Ага. Божество носит приталенный черный костюм, завязывает галстук длинным боковым узлом и кладет заказных дуплетов по три за партию. Сегодня я играл для него. За него. Вместо него. Он меня еще проверять издумал… Я-то уложился, кстати. Не слажал. Должен теперь двести из своих. Плюс за пиво.
Я напрягся и развернул голову.
– Здравствуйте, – проблеяло откуда-то изнутри измученного тела нерастраченное воспитание. – Долго я спал?
– Подлетаем, – улыбнулся Константин Викторович. На вот, поправься немного. Ловко ты под парусами передового корабля понты отвел. Не думал, что ты найдешься красиво отойти в минус.
– Константин Викторович, – мяукнул я, протягивая свой верхнеконечный тремор в сторону объекта вожделения. – Вам нужно было меня проверить – у вас получилось. Теперь я приболел. Полоса препятствий оказалась слишком тяжела для моего изможденного организма. Осмысленные дискуссии откладываются. Я, кстати, не так уж в расход и отошел, я вам еще двести должен.
– Ладно, не прибедняйся. Пей, спи. Скоро, правда, посадка; потом гостиница – отдыхай в свое удовольствие. Завтра вечером попрактикуешься занедорого. Послезавтра – полтаха на три-ноль. Потом сливаешь местному автору. Еще два-три города и тебя можно будет показывать на турнирах.
Я залпом допил пиво, блаженно улыбнулся, икнул в знак согласия и забылся неглубоким сном нездорового человека.
кстати
Mon, Sep. 26th, 2005, 03:49 pm
Нет комментариев — нет продолжения.
Самара
Thu, Sep. 29th, 2005, 08:26 am
Проснулся я уже в гостинице. Заботливо расстеленная кровать хрустела накрахмаленными простынями. Подушки не отпускали голову, прохладной белизной суля все блага рая. Успокаивающе плавно посапывал кондиционер, в такт моему умеренному дыханию. Тяжелые плотные шторы не подпускали режущих клинков яркого света. Нужно было вставать.
Душ помог отодвинуть отвращение к жизни куда-то вглубь ломкого тела. Стакан ледяной минералки позволил без страха взглянуть на циферблат часов.
– Ийохарный помидор! – Выдохнул я в пространство.
Через час мне нужно было играть. К счастью, по маленькой. К несчастью – нужно было, все-таки, выигрывать. Потакая моим невеселым мыслям, распахнулась дверь номера. Константин Викторович, как это за ним водится, был безупречно свеж, отполированно выбрит и неназойливо посверкивал прозрачным камнем галстучной булавки и запонками. Я криво улыбнулся.
Внимательно оглядев меня с ног до головы, он нахмурился и холодно проговорил:
– У тебя десять минут. Я в холле.
Я кое-как натянул жилетку, завязал бабочку, схватил палку и двинулся к лифту. Ненавижу играть в мятой рубашке, а придется. Все в этот вечер складывалось против меня.
– Да уж, нелегко тебе дался уход за недорого…
В холле было гулко и сыро.
Я уверенно направился в сторону выхода, не поворачивая головы.
Константин Викторович присоединился к моей надменной фигуре, призванной выражать самим силуэтом – спокойствие, у самых дверей.
Отвратительные десять минут в пропахшей бензином машине приблизили меня, как мне казалось, к полному фиаско. Мы вошли в бильярдную, прошли в угловой кабинет. Кабинетные столы всегда напоминают лузами проймы тёти-хасиного сарафана, и я с недоумением уставился на куратора. Тот был невозмутим, что твои официанты в Бибирево. Оглядевшись, я заметил сидевшую в дальнем, скрытом в прохладную тень углу барышню лет двадцати. Задорная челка, детская припухлость даже не губ, но – всего личика, тонкие руки будущей профессиональной манекенщицы. Сзади наверняка выпирали лопатки, но этого мне было не заметить.
– Здравствуй, солнышко, – проговорил Константин Викторович с нотками отеческой нежности в голосе. Я в очередной раз поразился интонационному богатству речи этого человека.
– Ой, здравствуйте, Констан-викторч – откликнулась девчушка волнистым сопрано и пружинисто поднялась с дивана. Оглядела мою помятую фигуру, улыбнулась непосредственно, протянула тоненькую ладошку:
– Люси.
Я приобнял её ручонку своей пятерней, втуне опасаясь сломать ей пальцы:
– Алексис. – С похмелья мое чувство юмора всегда оставляет желать лучшего.
– Ну ладно, я вас оставлю, – негромко проговорил Константин Викторович и вышел.
– Поиграем, Алексис? – Задорно проворковала Люси, перекатывая мое акцентированное имя во рту, словно смакуя протяжные гласные.
– С превеликим удовольствием, – откликнулся я. – С единственным условием. Я буду вас звать Люсей, а вы меня – Лёхой, или, на худой конец, Лёшей. Ладно? А то у меня и без французских интонаций голова раскалывается.
– Ладно, – улыбнулась сразу обрусевшая даже внешне Люся. По полтиннику вас устроит?
– Устроит. Могу дать девять-семь в качестве компенсации за вашу чудесную челку.
Девчушка ловко выставила пирамиду и улыбнулась мне чистыми глазами абсолютно невинного человека.
– Давайте начнем с восемь-восемь, Америка, новые правила, джентльменский заказ.
– Пошло, – сказал я и пошел разбивать. Наклонился, унял неприятную дрожь в суставах, уронил своего на жестком с выходом под среднюю. Отвернулся к вошедшей официантке, попросил очень крепкого кофе по-гречески со стаканом ледяной воды.
Два в среднюю, на подкате; третий в среднюю с французским выходом под дальний угол, три оставшихся – паровозом вослед.
Глоток кофе, два глотка ледяной воды.
Собрал шары, выставил пирамиду.
Я готов был сразиться с О’Салливаном в снукер, не то что погонять Америку по маленькой с симпатичной барышней.
Она подошла к столу, отыграла в угол на жестком, два в среднюю по скату, добила среднюю с выходом в угол. Четыре в угол, клопштосами.
– Выход на угол изящнее подавать с отлузным, – только и смог что промямлить я, стараясь не уронить вместе с челюстью – честь и достоинство. Люся мило и загадочно улыбнулась.
Мы играли в общей сложности шесть часов, и даже успели почти подружиться за это время. Ей немного не хватало мастерства винта, но это придет; зато она мастерски владела кладкой, видела стол и отыгрывалась даже в Америке выше всяких похвал.
Я отстоялся плюс две с огромным трудом.
Около двух часов ночи она мимолетом взглянула на часы, извинилась, поставила общаковую палочку и упорхнула.
Я погонял шары еще минут пять, убедился в отсутствии Константина Викторовича в пределах прямой видимости, расплатился за стол и отчалил восвояси.
Самара-2
Sat, Oct. 1st, 2005, 02:16 pm
Раннее самарское утро пробилось ко мне в номер стуком ливня о подоконник. Через открытое окно на пол хлестала вода, лилась потоками, не оставляя шансов ковру, тумбочке, стоявшему на ней телевизору и подносу с графином и двумя стаканами.
Третий стакан плавал в луже на полу, сметенный, видимо, порывами ветра.
Я дотянулся до пепельницы, стоявшей на тумбочке с моей стороны кровати и меланхолично закурил.
Когда-то давно мы с моей первой женой собирались в гости. Пока она красилась, я решил сделать кетчуп. Думая о чем-то возвышенном, я нарезал круги по кухне, в отпаренной тройке, накрахмаленной сорочке и кремовых ботинках, размешивая изрубленный в труху регани и вымоченный в лимонном соке тархун в подогретой смеси томат-пасты, оливкового масла и бальзамико. Стеклянная литровая банка в моих руках мелодично отзывалась на постукивания ложки по стенкам – приятными уху трелями и переливами. Я то ускорял вращательные движения ложки, то замедлял их, то менял направление размешивания – в такт собственным мыслям. Размешивать кетчуп блендером могут позволить себе только люди, начисто лишенные вкусовых рецепторов, и клинические идиоты. Дно у банки отвалилось как раз, когда почти готовая однородная масса была готова выплеснуться через края банки на предпоследнем аккорде смешивания. Пол, стены до пояса, плита, холодильник, тумбочки и ваш покорный слуга оказались залиты ровным слоем божественно благоухающей ярко-алой теплой густой массы. Я выдохнул, дотянулся до пачки сигарет, лежавшей на столе, закурил и принялся считать до ста. В этот момент на пороге кухни появилась моя супруга, пришедшая на звук разбивающегося в лоскуты от удара об пол дна банки. Моментально оценила раскинувшийся перед ней натюрморт, перевела глаза на мое отрешенное лицо, безмятежный устремленный вдаль взгляд и сигарету в плотно сжатых зубах. Улыбнулась, и сказала: «я позвоню, предупрежу, что мы минут на десять задержимся».
С тех пор я стараюсь не принимать поспешных решений и не предпринимать скоропалительных шагов в неожиданных критичных ситуациях.
Я как раз докуривал сигарету, когда в номер вошла горничная.
Слышанное мною в вытрезвителях, на стройплощадках, в коридорах боткинских бараков, в буфетах Политеха, Журфака и Дома Офицеров – меркнет, в сравнении с литературным даром этой женщины в узкоспециальной области неконвенционного вербального творчества. Я пожалел, что у меня нет под рукой диктофона.
Через десять минут мы с ней ползали с тряпками в руках по полу, что твой профессор Преображенский после рандеву главного героя с котом. Еще через полчаса номер стал снова походить на номер, а не на декорации к фильму «Глобальное потепление в рамках Ледового побоища». Я протянул горничной двадцатку, выразил восхищение ее блестящим русским языком.
Кофе и вторая сигарета окончательно вернули меня к жизни. Я подумал о палке.
Моя старушка выдержала это удар судьбы, как и все предыдущие. Только наклейка пришла в полную негодность, да чехол намок, как ведомый каяк после девятого порога.
Я оделся и вышел в город. Дождь к этому моменту практически закончился, улицы лучились тем исключительным природным туманом, который можно встретить только в провинциальных городках после проливного дождя. Я очень люблю эти кратковременные мгновения радости мира прошедшему дождю и, конечно же, побрел куда глаза глядят. Спортивный магазин я нашел почти сразу, но ассортимент наклеек там ограничивался мастерами, да трианглами. Купив, на всякий случай, про запас, триангл, я пошел дальше.
Я гулял по городу до шести. Единственным результатом моих посещений спортивных магазинов – стала твердая уверенность в том, что вечером играть мне придется трианглом. Учитывая озвученную Константином Викторовичем предполагаемую ставку – я немного волновался. Бар в гостинице, четырежды приветливо ублаживший меня коньяком в пузатой рюмке, немного выправил ситуацию. Я поднялся к себе, удивляясь, отчего не звонит Константин Викторович.
Решив проблему с наклейкой, приняв душ и заказав ужин в номер, я всерьез заволновался.
В десять я сам решился потревожить Константина Викторовича. Мобильный его был отключен, телефон в номере отозвался бесконечными длинными гудками. Ближе к полуночи я задремал.
Проснулся я с ужасной головной болью, в одежде, лежа поверх покрывала, в начале пятого утра. В моем номере находились четыре человека. Они переговаривались между собой приглушенным шепотом, при свете ночника – так, словно боялись меня разбудить.
Я закрыл глаза и прислушался.
Лирическое отступление
Sun, Oct. 2nd, 2005, 06:15 pm
спрашивали — отвечаем (или как делать долму по-нашему)
Гречу отварить почти до состояния разваренной каши. Перемешать с сырым фаршем и нарезанным луком (можно слегка пассеровать). Добавить перец, соль, хмели-сунели, все-что-душе-угодно по вкусу.
Сырые виноградные листья, первогогодки, промариновать в смеси лимонного сока и белого сухого вина (в пропорции 1:3) в течение недели-двух-трех (напомните, расскажу, как месячную клюквенную настойку сделать за два часа, когда гости на подходе).
Дно чуть подогретого противня намазать рафинированным растительным маслом (можно оливковым, но незачем), выложить в один-два ряда виноградными листьями.
Начинку тщательно замесить руками.
Взять два листа, положить рядом, чуть перекрыв одним — другой. Отделить чутка фарша (со столовую ложку), перекидывать с ладони на ладонь раз 10–15, до придания котлетной формы и передачи нужной кондиции слепливания. Выложить на листья, завернуть наподобие голубца, переложить на противень.
Повторить (привет, братья-программисты).
Когда фарш закончится, должно остаться немного листьев. Выжать на тщательно уложенные бочком друг к другу на подносе долмочки пол-лимона, накрыть оставшимися листьями.
Поставить в духовку до готовности.
Расход: фарш:листья:греча — 1:1:0.2.
Самара-3
Tue, Oct. 4th, 2005, 09:21 pm
– Этот-то спит, тише пока. Не разбудить бы. – Хриплый, прокуренный шепот уставшего от жизни холостяка-алкоголика.
– Все равно нужно его допросить. Утром Гаврилычу ковер топтать. – Энергичные шаги в такт словам, приседает, наклоняется, рассматривает что-то на ковре, на тумбочке. – Кстати, парнишка-то бильярдист.
Я заволновался за судьбу моей палочки.
– Глаза у тебя, Сизый, как у ястреба. Ты, небось, и лужу у окна приметил? – Мелодичное, злое контральто уверенной в себе некрасивой женщины лет тридцати, добившейся многого в жизни собственным трудом. Такие обычно не терпят возражений, самовыражаясь в пробках на Садовом и склоках в Пассаже.
Молчавший до того грузный кавказец, лет шестидесяти, расположившийся в кресле, с неодобрением покачал головой, но промолчал. Я подумал, что он привык к манерам этой карикатурной Мата Хари.
Сизый лишь широко улыбнулся, деланно развернулся к окну и придирчиво уставился на пол.
– Ух ты, и правда лужа. Не иначе, любит спать при открытом окне. Когда трезвый.
Я решил, что пора как-нибудь обозначить свое присутствие. Во-первых, я не люблю, когда меня обсуждают в третьем лице; во-вторых – у меня невыносимо затекла шея.
– Когда пьяный – тоже люблю. Свежий воздух способствует моциону мыслей в пределах извилистых троп мозга – даже в режиме сна. – Сказал я, и ужаснулся.
Определенно, острить спросонья необходимо завязывать. Хорошо хоть, друзья не слышали.
Мата Хари, конечно же, ввязалась в сомнительного качества состязание в нелепости речи.
– Опа, бревно разговаривает! Тебе-то, как окно не открывай, единственная мысль об опохмеле не заплутает на прямой, как взлетная полоса, одинокой извилине.
– Барышня, ваш рот был бы гораздо ценнее для общества, если бы вы только в него ели. – И ведь не хотел отвечать. Вот что недосып с людьми делает.
– Кстати, – будничным тоном поинтересовался я, приподнимаясь на локтях и глядя на кавказца, – а что это вы в четыре утра делаете у меня в гостях? Ищете место для партии в бридж?
Кавказец чуть заметно улыбнулся.
Кивнул на стоящую в углу палку.
– Твой инструмент? – Говорил он практически без акцента, мягко, спокойно. Уверенный в себе человек, к которому лучше не поворачиваться спиной.
– Мой. Все бильярдные в этом городе открываются в десять утра. Хотите партию – подождите в холле.
Мата Хари снова не выдержала:
– Ираклий Георгиевич, может, заберем его до выяснения?
Кавказец снова еле заметно поморщился, как от попавшей на язык чаинки.
– Валя, сделай одолжение, дай мне с ним поговорить. Я понимаю, ты только вчера постриглась, а мальчик на тебя даже внимания не обратил. Но мы здесь все-таки по делу.
Мата Хари вспыхнула, как новогодняя гирлянда, но промолчала.
– Что ты делал вчера вечером? – Это мне.
– Жил насыщенной жизнью. – Это ему. Я всегда становлюсь немного наглым, если меня разбудить в начале пятого утра.
Снова еле заметная улыбка, проскользнувшая по лицу, как ящерица по раскаленной скале.
– Прости, совсем забыл представиться. Майор Тамарашвили, самарский уголовный розыск. Это, – он непринужденно обвел взглядом комнату, – мои коллеги.
Я немного помолчал, осмысливая ситуацию, и в тон ему ответил:
– Алексей Вагер, кандидат в мастера спорта, российская федерация бильярда.
Снова эта, порядком мне надоевшая, неприятная, скользкая улыбка.
– Так что ты делал вчера вечером?
– Гулял по городу, потом поел, заснул вот…– Я беспомощно развел руками, словно призывая моих ночных визитеров – в свидетели.
– Ладно, допустим. Константина Караева знаешь?
– Знакомы, – осторожно ответил я.
– Где он сейчас?
– Не знаю, он мне не докладывается.
– Хорошо. Когда собираешься обратно в Питер?
– Вы уже успели и в паспорт мой заглянуть? – Притворно удивился я.
– Ну зачем же, – скользящая улыбка, – в регистрационной книге посмотрел.
– Обратно в Питер собираюсь скоро. Люблю, знаете ли, поспать спокойно, а у вас это, как выясняется, затруднительно. А что, кстати, случилось?
Мата Хари открыла было рот, но Тамарашвили остановил её взмахом руки.
– Ничего страшного, но тебе лучше уехать.
Пока я осмысливал ситуацию, он пружинисто поднялся, неожиданно резко для его комплекции и вышел в коридор. За ним, чуть ли не бегом, выбежала свита.
В номере стало тихо и сумрачно, настолько тихо и сумрачно, что я засомневался, а не приснился ли мне этот ночной визит.
Я на скорую руку оделся и выглянул в коридор. В коридоре никого не было.
Мобильный Константина Викторовича молчал.
Я спустился вниз, вышел на улицу и бесцельно побрел куда глаза глядят – просто, чтобы подышать свежим воздухом. Все-таки меня нечасто будят в четыре утра в чужом городе сотрудники уголовного розыска. Мне хотелось немного придти в себя.
Самара-5
Wed, Oct. 5th, 2005, 07:41 pm
Я долго писал главку «Самара-4». Перечитал, и решил пропустить её, светлой памяти Венички.
В Самаре в пять утра совершенно негде выпить водки и не огрести по морде.
Самара-6
Sun, Nov. 6th, 2005, 06:48 pm
Эта глава посвящена и написана для Н.Д., который сделал мне очень ценный для меня комплимент и крайне изящно поставил меня на место, когда я облажался и утерял чувство языка.
После часа скитаний по вымершему центру города, я увидел вывеску «Дискобар» над обшарпанной дверью, висящей на одной петле. Сквозь плотно занавешенные шторы второго этажа едва пробивался свет. Я обреченно вздохнул и взялся за дверную ручку.
Плохо освещенная лестница, угловато-винтовая, обнимала забранную сеткой-рабицей шахту лифта. Вытертые до штукатурки стены – испещрены небрежными плевками краски из дешевых баллончиков. Здесь почитали Земфиру, «Rammstein», «Ленинград» и анонимную анархию. Перед глазами встала лестница питерского рок-клуба конца восьмидесятых.
Четыре пролета вели к литой двери монотонно серого цвета. Ни намека на вывеску. Из-за двери, стелясь по полу, выползала тяжелая музыка. Я вздохнул еще обреченнее и толкнул центнер холодного и чужого на ощупь металла.
Через полчаса я, выяснив у бармена, что до семи меня никто не выгонит и, заняв самый неприметный столик в углу, у окна, неспешно подливал себе из графина. Вопреки моему сегодняшнему везению, водка здесь была хорошая и недорогая. Между мной и стойкой бара, вопреки такту музыки, сомнабулически приплясывали несколько отталкивающего вида неряшливых неудачников обоих полов. Я пытался пробовать анализировать последние события, но мои мысли существовали как бы сами по себе, то удаляясь в дебри метамоделирования нейронных сетей, то возвращаясь к теме «а вот та в синей блузочке, если ее отмыть, будет ничего».
Глаза слипались, голова была тяжелой; настолько тяжелой, что мне приходилось подпирать ее обеими руками и стимулировать полтинниками каждые пять-десять минут.
Внезапно мой телефон ожил, и пополз к краю стола. Если бы не вибровызов, я бы не обратил внимания на входящий звонок в этом гвалте неузнаваемой шаблонной техногенной музыки. Определившийся номер был мне незнаком.
Я нажал кнопку ответа, и пробрался к выходу. На лестнице – все так же мрачно и сыро, как в запертой на ночь бане.
– Алло, – сказал я бесцветным голосом, будучи уверен в том, что кто-то ошибся номером, и подспудно беспокоясь об оставленном на столе недопитом графине.
– Здравствуйте, Алексей. Мы вчера должны были играть, но Константин Викторович не смог вас оповестить. Матч состоится сегодня, в полдень, там же. Ставки уже сделаны, так что играть вам придется, – предупредил он вертевшийся у меня на языке вежливый отказ и повесил трубку. Я почувствовал, как теряют твердость мои колени. Пить мне было нельзя категорически.
На полусогнутых я вернулся к своему столику, залпом допил остававшиеся грамм двести и расплатился. Как во сне, вернулся в гостиницу, собрал самое необходимое, взял палку. Чемодан с оставшимися вещами запихал под кровать, спустился вниз и выписался.
В холле и его окрестностях, насколько я мог судить, никого не было. Это меня немного обрадовало.
Я вышел на улицу, поймал такси и попросил покатать меня по городу. Даже лепетал что-то про «насладиться красотами». Осциллирующее вращение головой привело к тому, что у меня сильно разболелась шея, но никаких машин, едущих строго за нами, я не заметил. Либо они передавали меня, задействовав несколько машин, либо, что более вероятно, я им в упор не сдался.
Около девяти я расплатился с водителем и позавтракал в чебуречной. Кстати, «завтрак в чебуречной» – это канонический оксюморон. Но сейчас не об этом.
До одиннадцати я шатался по улицам, пытаясь вернуть хоть немного свежести в голову и выветрить тремор из конечностей. Я гнал от себя мысли о предстоящей ставке, своей никудышной форме, ночных визитерах, о теплом пледе и бутылке «Арарата» в буфете собственной квартиры в Питере. Удавалось мне это, впрочем, не особенно.
Я испытывал давно забытое ощущение мандража.
Это меня злило, а кроме того, это было первым шагом на пути к катастрофе. О том, что будет, если я проиграю, я старался не думать.
Я умножал в уме трехзначные числа, я дышал по системе «два коротких вдоха – два длинных выдоха», я вращал предплечьями, как перед тренировкой по волейболу. Ничего не помогало. Я неизменно возвращался мыслями к предстоящему матчу и понимал, что мои шансы смехотворны.
Каждые десять минут я пытался звонить Константину Викторовичу и слушал длинные гудки до последнего, со скрежетом стискивая зубы.
Ровно без пяти двенадцать, понурый и уставший, я вошел в бильярдную.
Единственный занятый стол притягивал взгляд, завораживая игрой отблесков на ярко-белых шарах в засасывающей трясине сукна. Я расправил плечи и твердой походкой прошел к нему. Показывать страх перед соперником еще глупее, чем расплатиться, не начав играть. Тем более, денег у меня не было.
Пожилой, респектабельного вида человек, в перчатке китайского шелка, белоснежной рубашке, бабочке и жилетке приветствовал меня еле заметным кивком головы. Длинными изящными пальцами пианиста он сжимал палочку. Обычную такую палочку, не дороже пятнадцати косарей. Инкрустация была не вычурней той, что я видел на туалетном столике принцессы Шарлотты в Сан-Суси?, а наклейка – явно не из самого жирного нильского крокодила. Тонкая полоска усиков подчеркивала утвердительную линию орлиного носа; глаза смотрели проницательно и строго из-за сверкающих очков в тончайшей золотой оправе.
Он тепло улыбнулся мне и сказал:
– Я знал, что вы придете. Константин Викторович очень тепло о вас отзывался.
Я промолчал.
– Меня зовут Теодор Эльяшевич.
– Алексей, – обреченно улыбнулся я.
Мы немного помолчали.
– Мы играем четыре «Сибирки». При ничьей – русская пирамида. 20–50–300.
– Что значит 300? – выдавил я, стараясь погасить хрипотцой неприятные реверберации своего осевшего баритона.
– При четырех победах выигравший получает триста тысяч.
Я кивнул.
Спорить мне не хотелось.
Играть тоже.
Мне хотелось, чтобы этот кошмар как можно скорее закончился.
Я попросил подошедшую официантку принести мне сто грамм водки и кофе по-гречески, снял с плеча палку и стал молча свинчиваться.
Теодор Эльяшевич выставлял пирамиду.
Кроме нас и обслуги, в бильярдной никого не было.
Матч-1
Mon, Nov. 7th, 2005, 06:31 pm
Я разбил неудачно.
Играл на сильном, налузном верхнем, от последнего.
Смазал прицел.
Свой ушел под партию, перед моим партнером открылась поляна.
Матч-2
Wed, Nov. 9th, 2005, 10:08 pm
Теодор Эльяшевич небрежно осмотрел развалы после моего подхода, мимолетно улыбнулся прекрасному и положил 8 шаров с кия.
Я выпил подоспевшую стошку и попросил еще двести.
Я думал насладиться последним своим днем с огнем.
Матч-3
Wed, Nov. 16th, 2005, 06:49 pm
Разбой Теодора Эльяшевича оказался уместней подбора поляны в матче на деньги. Он отыграл на тихом, не атакуя. От пирамиды отошел шальной, свой не дошел до короткого борта.
Я рискнул в атаке с разбоем и собрал партию.
Двести грамм откладывались на чуть позже.
Матч-4
Wed, Nov. 16th, 2005, 06:57 pm
Я разбил на резком вращении, слабо, от последнего. Свой ввинтился в правый борт и по длинному отошел в дом.
Теодор Эльяшевич одобрительно усмехнулся.
Серия отыгрышей привела меня к слишком неоднозначной ситуации. Очень хотелось нырнуть. Броситься. Смелым воздается.
Внутренний голос отговаривал, но я парень решительный.
Атака, шесть с кия и глупейшая ошибка с выходом на несложном.
Семь от соперника и сложнейшая маска.
Снова атакую, неудачно.
Восемь-шесть, и Теодор Эльяшевич на разбое.
Уже не так страшно.
Матч-5
Wed, Nov. 16th, 2005, 07:05 pm
Снова тихий разбой, снова моя атака.
Как я вложил! Всю душу, весь свой опыт, все свои деньги.
Француза на таких ставках в Америке по длинному борту в исполнении слабого соперника видели? А Теодор Эльяшевич видел.
И как-то неизъяснимо погрустнел.
Я положил еще семь с кия, конечно же.
После такого глупо думать об отыгрыше.
Такой кураж в таких матчах ловится раз в жизни, и этим необходимо пользоваться.
Матч-6 (вкратце)
Tue, Nov. 22nd, 2005, 04:44 pm
Русскую мы играли долго, с розыгрышем права разбоя и приплясываниями вокруг правил. Каждый норовил отджентльменствовать в малом. Я, например, согласился на туш чужого; Теодор Эльяшевич прошел мне милю навстречу в вопросах отыгрыша при перекате.
В результате, заказ оказался жестким, все остальное — мягким.
Я выиграл разбой, откатил четверку, установив своего вместо. Был бы левшой, откатил бы тройку. Кураж, к счастью, меня не оставлял.
Десять минут мы катали эти несчастные четыре очка.
Теодор Эльяшевич смог, легким подбоем вышел на атаку на центр, шесть-ноль. Снова легкий подбой, пятерка напротив. 11:0.
Серия отыгрышей, в кромешной тишине. Было слышно как резонируют борты на слабых ударах. Официанты сновали на цыпочках. Я допил из своего стакана, выдохнул и принял решение. Я выкрикнул в сторону стойки: «Еще двести, пожалуйста».
Подобрал невозможную шестерку через поляну с разбоем кучи.
Последовательно собрал пятнадцатого, четырнадцатого и тринадцатого. Туза в центр, на тридцати градусах, памяти Семёныча.
Двенадцатый заканчивал партию.
Двенадцатый встал под удар.
Несложный, но и не дармовой.
Я выпил и ...предложил ничью.
Я помнил, что денег на «расплатиться» у меня нет.
Я не забывал об этом даже тогда, когда играл с подбоем пирамиды под партию. Было бы смешно забыть об этом сейчас.
Я предложил ничью.
Теодор Эльяшевич пожевал губами и внезапно сверкнул взглядом куда-то за мою спину. Вспыхнул яркий свет, ослепивший меня.
Я инстинктивно нырнул под стол.
Со всех сторон к нам сбегались какие-то люди.
Кода
Sat, Nov. 26th, 2005, 04:30 pm
Я лежал под столом, не дыша, как последний герой неважного романа. Кажется, я даже глаза закрыл. Мне было немного страшно, отстраненно страшно, как в кинозале дорогого кинотеатра, когда хруст попкорна помогает не погибать вместе с Томом Крузом, помогает вернуться в реальность синих уютных кресел и умеющих медленно гаснуть светильников.
Я лежал под столом, а вокруг меня происходило что-то шумное. Сновали люди, вспыхивали фотоаппаратами чьи-то поднятые руки.
Я видел это в ином ракурсе, в ретуши исходящего страха, в широких небрежных мазках возвращающейся, но все еще недоверчиво-призрачной реальности.
Вокруг стола стояли люди, много людей. Большинство сверкали ваксой недавно вычищенных штиблетов; иные щеголи выпячивали стоптанные кроссовки вечерних туфель. Свет загорелся повсюду, тушить, тушить, пронеслось у меня в мозгу. Было ярко, нестерпимо ярко. И тут меня осенило. Софиты.
Софиты.
Софиты.
Я неуклюже вылез из-под стола. Взгляды собравшихся были обращены на Константина Викторовича, небрежной улыбкой отстранившегося от окружающих. Рядом с ним стоял какой-то усатый неудачник, в очках с линзами невозможных диоптрий и в линялом вытянувшемся свитере многолетней вязки. Симпатичные девицы, в которых безошибочно угадывались журналистки – по усталому тусклому взгляду на живых завороженных лицах – сбились в стайку поодаль.
Я выпрямился и громко выругался про себя.
Константин Викторович с Линялым подошли, вежливо поклонились выверенным полупоклоном синхронистов со стажем. Мой бывший куратор мягко улыбнулся уголками глаз.
– Знакомься, это, – он небрежно наклонил голову в сторону Линялого, – Арсен Марчоев. Режиссер.
Марчоев настороженно-восхищенно, словно увидев занесенную в Красную Книгу живность, протянул мне руку.
Я, как в полудреме, сделал шаг вперед.
Потом еще один.
И еще.
Так я дошел до бара. Выпил двести. Оглянулся.
На меня смотрел Константин Викторович. Марчоев. Еще какие-то люди. А главное – софиты. Я положил голову на руки. Меня клонило в сон.
Через две секунды я уснул.
Эпилог
Tue, Nov. 29th, 2005, 01:17 pm
Через неделю я вернулся в Питер.
С Константином Викторовичем мы до сих пор иногда встречаемся за столом, а разбудившая меня в тот злополучный день фраза его авторства: «я знал, что тебе понравится» — до сих пор входит в число пяти моих самых любимых.
Фильм монтируют, вероятнее всего, он выйдет в видео-прокат. На большом экране так много бильярда пока еще не слишком рентабельно. Хотя, про финал чемпионат мира уже рассказывают в спортивных новостях НТВ, так что посмотрим.
А я вернулся к своей рутине. Буду иногда рассказывать.
И, если бы не природный цинизм, я бы на этом месте всех полюбил.
Алексей Матюшкин
|
